Эльва - Страница 90

Причина поступка крылась в банальной лени — мне было влом подходить к статуе, и я приказал обитающей в ней Сущности двигаться самой. Результат, если честно, вызвал удивление даже у меня самого. Золотая статуя превратилась в жижеобразную ленту и заскользила ко мне по плацу, подобно змее, уперлась в башню стены, взметнулась по ней наверх и обволокла меня со всех сторон. Но только проделала она это с такой фантастической скоростью, что окружающим показалось, будто золотая лента воспарила над землей. Видимо, потому что золото имело большую гибкость и эластичность в сравнении с другими металлами. Помнится, «червяки» из стали вообще едва передвигались там, на шаттле.

На секунду обожгло, немного сжало и повело, затем благородный металл остыл и, затвердев, принял надлежащую форму и температуру. Сущность, таящаяся в золоте, оказывается, запомнила прежнюю форму и теперь сама, без контроля с моей стороны, замуровала меня в себе, но оставила открытыми глаза и ноздри. С секунду подумав, усилием воли я открыл еще и рот.

— Вот что, — обратился я к ошеломленным ведьме, Балауту и капитану, — вы оставайтесь здесь, а я ударю по врагам всей доступной мне мощью. Пусть они запомнят этот первый удар, пускай познают страх!..

Лейа кивнула, но Балаут покачал головой:

— Я пойду с вами, господин.

— Но ты погибнешь, — резонно возразил я.

— Это вряд ли. Да если даже и погибну, для меня это будет лучше, чем обесславиться, оставшись в тылу битвы.

Я пожал плечами, но спорить не стал: если своей головы нет, чужая не поможет. И как ей распоряжаться — дело его.

Незначительным усилием воли, почти мимолетным пожеланием, я заставил големов следовать за собой. И если бы не Балаут, то спускающаяся из замка ватага вызвала бы у немногих, не ставших (или не успевших) ночью покидать город, состояние, близкое к ступору. Вид пяти стальных гигантов, сотрясающих землю массивными ступнями, которые шли за офицером из чистого золота, действительно потрясал воображение. Вот только под личиной золотой кожуры никто не увидел «мага» и командира отряда, так что титул повелителя големов достался лорду-герою. Положа свой новый двуручник, начищенный до зеркального блеска, с эфесом, обтянутым крокодильей кожей и гардой, украшенной самоцветами, на плечо, Балаут шел по улицам города с внушительным видом непобедимого воина.

У городских ворот нас встретил пяток не ополченцев, а непонятно кого. Грязные тела, обернутые в еще более грязные лохмотья, смердели так, что я едва не закрыл себе нос золотой коркой. Бандитские, не один раз отведавшие острой стали рожи осматривали нас с необъяснимым равнодушием. Было похоже на то, что в их черепных коробках сидели только три алгоритма: вижу наживу — вперед, в атаку; нажива не по зубам — скучаем дальше; нажива не по зубам и при этом атакует — бежим!

Видимо, наш отряд включил у них второй алгоритм. Несмотря на сотни килограммов чистейшего золота, блестевшего на мне, они продолжали скучать: к чему разевать рот на золото, если его все равно не заполучить? Проще сделать вид, что его вовсе не существует.

Я наконец понял, почему это уличное отребье осталось, а не покинуло город со всеми. Они явно решили блокировать дорогу замешкавшимся жителям и пограбить вдоволь, но просчитались, пропустили приближение к городу паладинов и уже не посмели из него выйти.

— Откройте ворота, да побыстрее, ленивые твари! — велел им Балаут.

И как только ворота поднялись, несмотря на мой окрик, лорд первым побежал на замершие ряды копейщиков. До них было метров сто — сто пятьдесят, но он одолел это расстояние быстрее, чем люди сообразили, кто и зачем на них несется.

Наверное, солдаты не могли осознать того, что один человек может броситься на тысячу, а офицеры еще не знали, что в мире существует такая наглость или дурость. Но все они не поверили своим глазам, когда Балаут все же добрался до заградительного полка.

Двуручный меч ударил по выставленным копьям и отделил древки от наконечников. Прыжок, удар корпусом, и вот первый ряд прорван, а Балаут уже крутит меч прямо над телами сваленных в кучу латников. Теперь, когда копейщики, бывшие в первом ряду, оказались отрезаны от лорда своими товарищами с более коротким оружием, Балаут почувствовал себя в родной стихии. Благодаря длине меча он никого не подпускал к себе, а каждый новый богатырский замах уносил жизни одного-двух солдат и открывал простор для новой атаки.

Очень быстро сумятица переросла в панику, в центре колонны начались брожения, многие хотели отступить, чтобы не приближаться к окровавленному мечу обезумевшего берсеркера, но не у всех это получалось. Те же, кто из-за спин товарищей не мог видеть, что происходит, отчаянно паниковал и бестолковыми метаниями лишь усиливал общую давку.

Все это я скорее чувствовал, чем видел, — ведь Балаут был закрыт от меня не знавшими, что им делать, копейщиками. Я лишь наблюдал, как время от времени над строем солдат в небо устремляется тяжелое лезвие, из-под которого летят алые брызги.

Несмотря на весь риск, добровольно взятый на себя Балаутом, его дурацкому поступку я был очень рад: на приближение шестерых големов (включая меня) попросту никто не обратил внимания. И когда весьма проворные исполины принялись сокрушать солдат десяток за десятком, безнаказанно оставляя за собой кровавые просеки, бравый полк дрогнул.

Пять стальных фигур мечами-рельсами косили людей, как траву, и даже я, хоть и не был вооружен, чувствовал себя регбистом в защитном костюме, играющим против команды карликов. И неважно, что этих карликов было во сто раз больше, чем обычно! Ущерб от моего безудержного пробега тоже был на порядок больше. Я старался не думать о том, что делаю, представлял, что это не живые люди, а какие-нибудь зомби из фильмов, — так было легче крушить черепа, слышать треск костей и крики агонии. Но, прежде чем окончательно войти в раж и погрузиться в упоение боя, я вдруг нутром почувствовал неуловимое изменение в ситуации, а в воздухе разлился какой-то знакомый, вкусный и опасный аромат.